Неточные совпадения
Когда я… кхе! когда я… кхе-кхе-кхе… о, треклятая жизнь! — вскрикнула она, отхаркивая мокроту и схватившись
за грудь, — когда я… ах, когда на последнем бале… у предводителя… меня увидала княгиня Безземельная, — которая меня потом благословляла, когда я выходила
за твоего папашу, Поля, — то тотчас спросила: «Не та ли это милая девица, которая с шалью танцевала при выпуске?..» (Прореху-то зашить надо; вот
взяла бы иглу да сейчас бы и заштопала, как я тебя учила, а то завтра… кхе!.. завтра… кхе-кхе-кхе!.. пуще разо-рвет! — крикнула она надрываясь…)…
Бабушка отодвинула от себя все книги, счеты, гордо сложила руки на
груди и стала смотреть в окно. А Райский сел возле Марфеньки,
взял ее
за руки.
Она спрятала записку
за платье на
грудь,
взяла зонтик, кивнула ему и ушла.
Привалов видел, как он
взял правой рукой Зосю
за талию, но не так, как другие, а совсем особенным образом, так что Зося слегка наклонилась на его широкую
грудь всем телом.
Федор Михеич тотчас поднялся со стула, достал с окна дрянненькую скрипку,
взял смычок — не
за конец, как следует, а
за середину, прислонил скрипку к
груди, закрыл глаза и пустился в пляс, напевая песенку и пиликая по струнам.
Особенно любит она глядеть на игры и шалости молодежи; сложит руки под
грудью, закинет голову, прищурит глаза и сидит, улыбаясь, да вдруг вздохнет и скажет: «Ах вы, детки мои, детки!..» Так, бывало, и хочется подойти к ней,
взять ее
за руку и сказать: «Послушайте, Татьяна Борисовна, вы себе цены не знаете, ведь вы, при всей вашей простоте и неучености, — необыкновенное существо!» Одно имя ее звучит чем-то знакомым, приветным, охотно произносится, возбуждает дружелюбную улыбку.
Муравьев говорил арестантам «ты» и ругался площадными словами. Раз он до того разъярился, что подошел к Цехановичу и хотел его
взять за грудь, а может, и ударить — встретил взгляд скованного арестанта, сконфузился и продолжал другим тоном.
В восьмом часу утра они явились вместе. Лобачевский внимательно осмотрел больную, выслушал ее
грудь,
взял опять Лизу
за пульс и, смотря на секундную стрелку своих часов, произнес...
В заключение он
взял на руки Маню Беленькую, завернул ее бортами сюртука и, протянув руку и сделав плачущее лицо, закивал головой, склоненной набок, как это делают черномазые грязные восточные мальчишки, которые шляются по всей России в длинных старых солдатских шинелях, с обнаженной, бронзового цвета
грудью, держа
за пазухой кашляющую, облезлую обезьянку.
Ефим принес горшок молока,
взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ — все молчали с минуту, не глядя друг на друга. Игнат, сидя
за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его плечо, Яков, прислонясь к стволу дерева, сложил на
груди руки и опустил голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
А иногда
возьмет его руками
за голову да к груди-то своей и притянет словно ребенка малого,
возьмет гребень, да и начнет ему волосы расчесывать.
Первый день буду держать по полпуда «вытянутой рукой» пять минут, на другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я
возьму его так, просто,
за грудь, подниму аршина на два от земли одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…»
— А
за все:
за труды,
за заботы,
за расположение. Ты, верно, неблагодарная? — И Термосесов,
взяв правую руку Бизюкиной, положил ее себе на
грудь.
— Так отчего же, скажите, — возразил Бельтов, схватив ее руку и крепко ее сжимая, — отчего же, измученный, с душою, переполненною желанием исповеди, обнаружения, с душою, полной любви к женщине, я не имел силы прийти к ней и
взять ее
за руку, и смотреть в глаза, и говорить… и говорить… и склонить свою усталую голову на ее
грудь… Отчего она не могла меня встретить теми словами, которые я видел на ее устах, но которые никогда их не переходили.
Лицо у неё было плутоватое, ласковое, глаза блестели задорно… Лунёв, протянув руку,
взял её
за плечо… В нём вспыхнула ненависть к ней, зверское желание обнять её, давить на своей
груди и слушать треск её тонких костей.
Возвращался я с дружеской пирушки домой и вижу возню у памятника. Городовой и ночной сторож бьют плохо одетого человека, но никак с ним сладить не могут, а тот не может вырваться. Я соскочил с извозчика, подлетел, городового по шее, сторожа тоже. Избиваемый вырвался и убежал. Сторож вскочил — и на меня, я его ткнул головой в сугроб. Городовой, вставая, схватился
за свисток — я сорвал его у него с шеи, сунул в свой карман, а его,
взяв за грудь шинели, тряхнул...
И,
взяв Фому
за руку, она усадила его, как ребенка, на колени к себе, прижала крепко голову его к
груди своей и, наклонясь, надолго прильнула горячими губами к губам его.
Мы не станем вдаваться в подробности того, как голутвенные, [Голутвенные — здесь: в смысле «бедные», «обнищавшие».] и обнищалые людишки
грудью взяли и то, что лежало перед Камнем, и самый Камень, и перевалили
за Камень, — эти кровавые страницы русской истории касаются нашей темы только с той стороны, поскольку они служили к образованию того оригинального населения, какое осело в бассейне Чусовой и послужило родоначальником нынешнего.
Затем он опять вышел и через минуту вернулся в шубе и в цилиндре. Подойдя к коту, он
взял его
за передние лапы, поднял и спрятал его на
груди под шубу, причем Федор Тимофеич казался очень равнодушным и даже не потрудился открыть глаз. Для него, по-видимому, было решительно все равно: лежать ли, или быть поднятым
за ноги, валяться ли на матрасике, или покоиться на
груди хозяина под шубой…
Она вскочила и, устремив на него мутный взор, казалось, не понимала этих слов; — он
взял ее
за руку; она хотела вырваться — не могла; сев на постель, он притянул ее <к> себе и начал целовать в шею и
грудь; у нее не было сил защищаться; отвернув лицо, она предавалась его буйным ласкам, и еще несколько минут — она бы погибла.
Это была искра, брошенная на кучу пороха!.. «Кто мешает! — заревели пьяные казаки. — Кто смеет нам мешать!.. мы делаем, что хотим, мы не рабы, чорт
возьми!.. убить, да, убить! отомстим
за наших братьев… пойдемте, ребята»… и толпа с воем ринулась к кибиткам; несчастный старик спал на
груди своей дочери; он вскочил… высунулся… и всё понял!..
— А ну скорее; держи ровно, чтоб не бился! Сергей
взял Федю
за ноги и
за руки, а Катерина Львовна одним движением закрыла детское личико страдальца большою пуховою подушкою и сама навалилась на нее крепкой, упругой
грудью.
(При виде Шаррона начинает оживать — до этого он лежал
грудью на столе. Приподымается, глаза заблестели.) А, святой отец! Довольны? Это
за «Тартюфа»? Понятно мне, почему вы так ополчились
за религию. Догадливы вы, мой преподобный. Нет спору. Говорят мне как-то приятели: «Описали бы вы как-нибудь стерву — монаха». Я вас и изобразил. Потому что где же
взять лучшую стерву, чем вы?
Фетинья. Постойте! Как вы бумагу-то держите? Так ведь нехорошо. Все ведь это надо знать, коли уж пошли
за таким делом. Надо в чистый платок завернуть. Нет у вас? Вот
возьмите мой, только назад принесите, а то вы, пожалуй… (Завертывает бумагу в платок). Да вот так, против
груди и держите! (Отдает бумагу). Вот так, вот! Ну, и ступайте! Дай бог счастливо.
С фамильярностью человека, который сам смеется над своею толщиною, он
взял меня обеими руками
за талию и положил мне на
грудь свою мягкую большую голову с волосами, зачесанными на лоб по-хохлацки, и залился тонким, старческим смехом.
— Да вот, — продолжал он, опять открыв глаза, — вторую неделю сижу в этом городишке… простудился, должно быть. Меня лечит здешний уездный врач — ты его увидишь; он, кажется, дело свое знает. Впрочем, я очень этому случаю рад, а то как бы я с тобою встретился? (И он
взял меня
за руку. Его рука, еще недавно холодная как лед, теперь пылала.) Расскажи ты мне что-нибудь о себе, — заговорил он опять, откидывая от
груди шинель, — ведь мы с тобой бог знает когда виделись.
— Что ж, ваше благородие, разболокайтесь! — проговорил один из них и
взял было его
за борт сюртука. Но Иосаф в ту же минуту ударил его наотмах по морде, а другого толкнул в
грудь, так что тот едва устоял на ногах, а сам, перескочив через скамейку, убежал. Двое остальных сторожей погнались
за ним. Мы слышали их тяжелые и быстрые шаги по коридору.
Дело происходило следующим образом:
взяв бабочку снизу осторожно
за грудь большим и указательным пальцами, Фукс сжал ее довольно крепко; это нужно для того, чтобы бабочка лишилась чувств, не билась крылушками и не сбивала с них цветную пыль.
Семен прищурил глаза,
взял Степана
за грудь и ударил его под ложечку. Поднялся Манафуилов и замахал своими длинными пальцами перед глазами Степана.
— Дайте мне ваш хлыст! — сказала графиня и,
взяв у мужа хлыст, сильно дернула
за повода и помчалась по просеке. Граф тоже изо всей силы дернул
за повод. Лошадь побежала, и он бессильно заболтался на седле. Бедра его ослабели; он поморщился от боли и осадил лошадь. Она пошла тише. Граф проводил глазами свою жену, опустил на
грудь голову и задумался.
Меж тем Глафира позвала хозяина маленького отеля и, не обращая никакого внимания на Висленева, сделала расчет
за свое помещение и
за каморку Жозефа. Затем она отдала приказание приготовить ей к вечеру фиакр и отвезти на железную дорогу ее багаж. Когда все это было сказано, она отрадно вздохнула из полной
груди,
взяла книгу и стала читать, как будто ничего ее не ожидало.
— О, Танасио! — горячо вырвалось из
груди Иоле, — о, Танасио, о храбрости твоей знаем не только мы, простые смертные, но и Его Величество король и Его Высочество наш славный королевич Александр. A об юнаках наших нечего и говорить. Каждый из них
взял за поговорку: храбр, как капитан Танасио Петрович. Так они все говорят. Но, должно быть, впереди ждет нас слишком непосильная задача. Да, они слишком многочисленны, да, Танасио, их тысячи тысяч, тогда как нас… И оттого ты так задумчив, дорогой брат.
Сдержанный смех вырвался из его широкой
груди. Он
взял ее
за талию и ближе притянул к себе.
Хладнокровно
взяв его
за ногу, он было потащил его в лес, но вдруг свет луны отразился на чем-то блестящем на
груди трупа.
Тогда брат-учредитель порядка, приставя меч к
груди Зарудина и
взяв другою его
за руку, начал исполнять повеление.
— Тешился так в Приречье один малый, немного постарше тебя, да и попался, словно кур во щи. Видел я его после этой потехи в остроге,
за железной решеткой, да на хлебе и водице, видел потом, как его в тяжелых цепях ссылали в Сибирь. Там, братец, в рудниках, под землею, не видно никогда света Божьего,
грудь хоть глотком свежего воздуха не поживится, исчахнешь в молодые годы. Смотри, Федька, не угодить бы тебе
за ним. Однако
взять бы Ваньку, мне что-то ныне невмоготу пешком плестись.
— Вот мы ее поставили караульщицею на балконе, а она, когда б ты видел, сидит, повеся голову на
грудь, как убитая птичка. Ну право, я распрощаюсь скоро с добрым господином Блументростом,
возьму котомку
за плеча и утащу Розку в свою Вельтлинскую долину, в Божию землю, где нет ни войны, ни печали, ни угнетения: может быть, она расцветет опять на свободных горах ее, под солнцем полудня.
Он привел его в женскую камеру и, растолкав столпившихся у одной из нар арестанток, указал ему на лежавшую на нарах княжну Маргариту. Она лежала навзничь, с закрытыми глазами, приложив обе руки к
груди, и стонала. Увидав ее, Антон Михайлович остолбенел и машинально
взял за руку. Она открыла глаза и узнала его.
Княжна, успевшая побороть волнение, налила стакан и подала ей. Руки ее все-таки дрожали. Княгиня
взяла стакан и залпом выпила его. Вдруг она схватилась
за грудь, конвульсивно приподнялась на кровати, как бы собираясь крикнуть. Стакан выпал у нее из рук и упал в складки одеяла.
Павел подхватил ее
за руку и повлек, и плечо женщины неловко забилось об его
грудь. Она смеялась и шла не в ногу, и теперь видно было, что она слегка пьяна. У ворот одного дома она высвободила руку и,
взяв у Павла рубль, пошла добывать у дворника водки.